Присаживаться не предлагали, а в случае вызова в штаб любые варианты импровизации исключались сразу (это Коннор усвоил однажды, и желания проверять – всегда ли будет настолько неприятно, не испытывал), поэтому он остановился перед столом, за которым сидел Стефан и убрал руки за спину. Во-первых, их некуда было девать; во-вторых, они были грязными; и, в-третьих, он должен был всем своим видом излучать смирение.

Излучать смирение, когда в тебе почти два метра росту и плечи косая сажень, очень сложно. Еще и с рожей про войну. Смиришься тут…

Но Стефан всегда повторял это слово, и оно Коннора невероятно раздражало. Он был уверен (хотя никогда не говорил об этом в этих стенах), что Бог – и Святая Инквизиция, несущая законы его – хочет видеть не смиренных слуг своих, а истовых верующих. А смирение пусть останется простым людишкам, еще не достигшим понимания картины мира, в которой было для Коннора лишь белое и черное. Никаких градаций. Были свои и чужие. За своих он готов был рвать зубами. С чужими можно было делать все, что угодно.

- Ну, я догадываюсь, - туманно отозвался Коннор, изучая носки своих тяжелых ботинок и ощущая себя, словно кадет на кафедре перед деканом. – Было громковато, да?

При всем своем относительно бешеном характере, он воспринимал Стефана, как старшего брата. Не в смысле брата во Христе, а именно того, с кем рядом прошло очень много лет, с кем когда-то отгребали достаточно шишек и наедались грязи, проползая через полосу препятствий. Несмотря на то, что по реальному возрасту сам Коннор был на пару лет старше, он прекрасно понимал, что в том случае, если бы они стали напарниками, как когда-то собирались, то в их тандеме мозг был бы у Стефана.

Но он был рожден не для того, чтобы думать. Это вбивали с младенчества, это уже не подлежало изменениям. Он был идеальным оружием Инквизиции и мог совершенно искренне расстроиться, узнав, что работает недостаточно рьяно.

Его методы? А чем они были плохи? Коннор не считал себя виноватым ни на мгновение, и упрямый взгляд, брошенный из-под упавших на глаза длинных прядей, сообщил об этом отцу Кейну. Но вслух, конечно, было произнесено другое.

К счастью, Стефан говорил на его языке.

- Ну, чето накатило… он, знаешь, противный такой попался, начал верещать о правах и свободах. Ксивой какой-то в меня тыкал. Я завелся, да. Виноват. Перегнул палку.

Когда они переходили на неофициальный разговор, Коннор действительно говорил то, что думал. И очень часто можно было понять, что его совершенно не случайно тренировали именно так – без полного доступа к любому образованию. Ему не следовало сомневаться в правильности действий Святой Инквизиции. Никогда. Он не должен был задаваться вопросами. Он был – карающий меч, а все решения принимались другими.

- К тому же, чертов бритиш. Знаешь же, как я их не люблю.
Коннор машинально поправил браслет из зеленых камней на своем запястье. История его оставалась покрыта тайной, но он утверждал, что тот достался ему от истинных богов Ирландии, и что то имелось в виду, не знал никто.

- Что, опять в штрафные?