Это были времена, когда в китайских небесах часто видели драконов. Их считали богами. Да, собственно, они и были богами. В те далекие благословенные времена Шэньлун щедро делился силой со своими детьми, разделяя между ними и обязанности. Все дети этого дракона и сами умели принимать драконью форму.
Как водится, эпоха процветания не длится вечно. Следом за ней всегда идет эпоха упадка. Так уж совпало, что дети Шэньлуна начали исчезать один за другим как раз тогда, когда он ушел в долгую уединенную медитацию. По крайней мере, он думал, что медитация станет долгой. Но младший его сын Юйлун пробудил отца недобрыми вестями.
Дилун, который был ему сыном не по рождению, но по духу, Дилун, которого он любил больше остальных своих детей, тот, на которого возлагались такие надежды…
Сердце Шэньлуна разрывалось от горя. Старший сын, обделенный вниманием отца с целью уберечь его от зависти других детей, сам возгорелся этой завистью! И убил почти всех своих братьев. Остался лишь самый младший – Юйлун, Повелитель утренней росы.
— Почему ты не призвал меня раньше, Юйлун?
— Я… я не успел, отец. – в дрогнувшем голосе почудилась нотка фальши.
Шэньлун знал, что его младший сын трусоват и не очень умен. Но ведь уничтожение его братьев длилось не одну сотню лет. Как можно было не успеть?!
Тяжелая рука дракона легла на склоненную спину сына. Шэньлун без труда читал его мысли. Юйлун просто и сам совсем недавно узнал о происходящем. Он не общался со старшими братьями и предпочитал поручать свои обязанности подчиненным в то время, как сам проводил дни в праздных увеселениях в своем дворце Серебряной росы. Наказывать за это не было никакого смысла. Надо подумать, как уберечь его, последнего сына.
И винить в случившемся некого. Сам виноват. Недостатки воспитания – всегда вина родителей и только потом уже стечение обстоятельств, формировавших характер ребенка.
Шэньлун никогда не считал себя хорошим отцом, не у кого ему этому было учиться. Разве что у людей. Но все, что он почерпнул из наблюдения за человеческими семьями неизбежно стиралось из памяти каждые 2000 лет. Такая вот ирония – всемогущее, бессмертное существо ограничено лимитом памяти. Поэтому его дети росли, как трава на лугу, предоставленные сами себе. Единственное, чем дракон мог компенсировать недостатки воспитания – это дары сил. Но подарки, как известно, без своевременных, справедливых наказаний никогда не идут на пользу. Не даром у людей есть поговорка – если дитя не бить, оно полезет ломать крышу.
Стоит ли удивляться, что самый старший обозлился, видя, что братьям достается не меньше отцовской любви. А иногда и больше. Так считал Шэньлун. Именно в этом он видел корень всех бед. И что он мог сделать, кроме как купить право на жизнь своему самому младшему сыну, предложив на откуп свою жизнь, вместе со всеми своими силами. Все равно через сотню-другую лет он возродится. Вот только какую клятву потребовать у Дилуна в скрепление этого договора? И будет ли он верен клятве? Да и вообще, пойдет ли на эту сделку.
Спрятав Юйлуна во дворце Небесного Платана, своей резиденции, Шэньлун отправился к старшему сыну. Предстоял очень серьезный разговор.
Дворец Девяти Сил встретил его безмолвием, возможным только на морском дне. Здесь не звучала музыка и девичий смех, и это говорило о мрачном нраве его хозяина. По гулким мраморным коридорам звучало только эхо шагов дракона. Никто его не остановил. А охранные заклинания он смахнул одним взмахом широкого шелкового рукава благородного цвета цин, так же легко, как если бы это была тончайшая осенняя паутинка.
Его здесь явно ждали. Горделивая поза восседающего на троне Дилуна говорила о его непреклонности. Он не поднялся поприветствовать отца. Чудовищный ожег покрывающий половину его лица заставил болезненно сжаться сердце Шэньлуна. И это была двойная боль – за обоих сыновей, и за того, кто выжил, но получил такую травму, и за того, кто не пережил той страшной битвы.
— Что ты сделал с собой, Дилун? В кого ты превратился? Но это все моя вина, я знаю.
Даже голос древнего сочился болью и скорбью. Взгляд его упал на алтарь с жемчужинами. И по трем пустым гнездам он понял, что договориться не получится. Но все равно решил попытаться. Надежда – упрямое чувство.
